Собибор:

Собибор: Деды страдали

Хабенского легко понять: и кушать хочется, и творчески развиваться — тоже. Но усаживаться в режиссёрское кресло «Собибора» было спорным поступком. Сегодня отечественное военное кино не вызывает ничего, кроме раздражения, к тому же пришлось приложить массу усилий банально для того, чтобы откреститься от Мединского, который вроде как был автором сюжета и вроде как расчистил для фильма прокат, а потом вроде как перестал быть этим автором и вроде как не расчистил. А Хабенскому пришлось везде оправдываться, что на него никто не давил, и что ему никто не указ, и что Мединский делал, он не знает, и вообще это неважно, потому что сценарий долго ходил по рукам и много раз переписывался.

И знаете что? Это и правда неважно. Потому что сюжета нет. «Собибор» — это череда бессвязных, не двигающих историю демонстративных эпизодов издевательств нацистов над людьми, где заодно очень красиво наснимали концлагерь. «Список Шиндлера» превратился в продолжение «Хостела». Для пролога (который иллюстрирует обманную смерть от газа вместо душа и заодно символично убивает самую красивую героиню уже в начале кино) стоять в стороне от основного сюжета — это нормально, но когда все сцены стоят отдельно друг от друга — уже не очень.

Вот эпизод, где жестокие немцы показательно расстреливают каждого десятого, потому что была попытка побега. Вот они так делали, смотрите и ужасайтесь. А вот эпизод, где жестокие немцы избивают ремнём от скуки. Еврея бьют, тишина, крики, счёт вслух — и уставший от такой жизни Хабенский в театральном свете на лицо. За эпизодом издевательской романтики — эпизод с издевательским распилом на время и чужие жизни. За иллюстрацией, как евреи избивали своих, чтобы те заткнулись — иллюстрация, как узники разгружали трупы других узников. А кульминацией становится нацистская вечеринка, где евреев превращают в лошадей, а потом по полю валяются трупы, как пустые бутылки.

По отдельности выглядит это нормально, хоть и чудовищно театрально. Хабенский ставит кино как пьесу: те же приёмы, освещение и музыка, по большей части — свет на лица и тревожные скрипки, те же паузы и темп, то же раскрытие персонажей, которое на самом деле не раскрытие, и то же чтение текста, которое больше в зал, а не для общения. В «Собиборе» мало человеческих диалогов, и узники концлагеря предпочитают разговаривать пророчествами, либо произносить что-то мутно-философское, либо чеканить готовые цитаты в духе «Научили евреев убивать» — и чтоб сразу другая сцена. Огромное облегчение, когда герои позволяют себе хорошее настроение (где-то дважды за фильм), причём один раз — про верность Сталину. Хотя, право, без Сталина можно было обойтись. Шутку про Путина не вставишь — так про Сталина. Иначе это не отечественное кино.

Стоит картине выбраться из помещений на свежий воздух, взять общий кадр — и тебя неожиданно отпускает. Театр ненадолго меняется на кино. Есть своя ирония в том, что жизнь в «Собиборе» чувствуется не тогда, когда узники наконец вырываются на свободу, и мальчик долго, долго, долго бежит по полю, а когда приезжает труповоз или яркого персонажа убивают как массовку. Он едва успел удивиться — и ты тоже. Ведь не пышная демонстрация лучше всего показывает жестокость и ужас концлагерей и в целом этой войны, а холодные, беспощадные, несправедливые мелочи. Не смерть в газовой камере, а обстриженные волосы. «Собибор» с трудом пытается усидеть на двух этих крайностях, но иногда ему удаётся показать пугающую случайность и мимолётность смерти. Был человек — и нет человека, едем дальше.

Но как история фильм не работает. В нём нет людей. Только бледные фигуры, о которых больше говорят актёрские внешность и поведение, а не события. Хабенский даже личность Печерского раскрывает в первую очередь через пространные и неполные диалоги с девушкой Люкой, которая вообще непонятно кто и откуда, а потому долго кажется плодом больного воображения героя. Театральность и нераскрытость делает иллюстративные эпизоды ещё более невыносимыми и показательными, и кино вместо погружения в ужас делает тебя сторонним наблюдателем. Смотри и ужасайся. Смотри и ужасайся.

Только Кристофер Ламберт играет какое-то другое кино. Может быть, Хабенский не нашёл с ним общий язык. Ламберт изображает начальника концлагеря, который единственный понимает, каким кошмаром занимается. Будто он не фанатик, а павший духом циник, желающий увидеть что-то живое в этом аду — и этим легко объясняются все его странные появления.

Но потом случается вечеринка со спорной кульминацией, а после вечеринки побег — и чисто шекспировский персонаж, Гамлет в нацистской форме, остаётся там, где был. Остаётся закрытым, потому что диалог про девушку и Америку не кажется достаточным — он больше похож на обещание. Которое в итоге не выполняется. Возможно, он раскрывался в оригинальном финале, который Хабенский отверг в пользу красивого побега, и вполне вероятно, что Хабенский не ошибался, считая оригинальный финал плохим, но он точно ошибся, что слил единственного реально сложного и трагичного персонажа. Нациста, который понял.

А так получился тяжёлый, но поверхностный театр про страдания и — немного — свободу. К тому же — полная противоположность тому, что людям хочется и нужно смотреть сегодня.